Странное мне наследство осталось от моих бабушек: особый язык, которым они пользовались при описании нашей домашней жизни. Обе бабушки были бескомпромиссны в одном: они не желали иметь дело с тем, что было явно ниже их достоинства. Бабушки никогда не обращали внимания, среди каких обстоятельств им приходилось жить. Жизнь всегда делилась на высокое и низкое, на великое и ничтожное.

Например, домашнюю грязь (и беспорядок) они считали именно ничтожными, о них не говорили, им не уделялось внимания. О них могли упомянуть вскользь, как о какой-то ерунде, пустяшности, несерьезности. У грязи и неразбирихи не было онтологических корней. Грязь презиралась. «Отставной козы барабанщик» - так называла её одна из бабушек. Голод, впрочем, тоже. Только свой собственный, но никогда – чужой. Так же дела обстояли и с жалобами, легкими порезами и ушибами. Глупые страхи и суета – из той же корзины «ничтожного», которому не уделялось внимания…

Величием наделялась домашняя чистота, аккуратность, порядок, своевременность, точность, ритуал, традиция, качество и роскошь, обед и званный ужин, старинный буфет, центральное отопление, посуда (хрусталь и тончайший фарфор), столовое серебро, пуховые гагачьи одеяла, жесткий английский пружинный матрас,. «тот самый вкус», белоснежная скатерть…Безукоризненные манеры и осанка…

Вспоминаю всё это «великолепие» наугад, как мне подсказывает моя детская память. Завтрак почему-то казался малозначительным, подушки считались причудой, обеденный стол явно уступал буфету, перекусы между едой строго воспрещались.

От своих бабушек я унаследовала привычку делить домашние явления на плохие и хорошие, ничтожные и величественные.

Всё хорошее подвергалось тщательной классификации, всё плохое – просто изничтожалось и оставалось без внимания.

Например, дома было много определений чистоты (а не грязи)! «Подчеркнутая чистота» – перед приходом гостей, «основательная чистота» - на Пасху, «аптекарская чистота» - когда дома находился больной. «Условно чисто» - кое-как наведенный порядок, но под диван, чур! не заглядывать. «Кристальная чистота» – всегда предъявлялась к хрусталю, зеркалам, люстрам и посуде. «Ощущаемая чистота» - сразу после генеральной уборки. Её вдыхали носом как морозную свежесть. Была даже «холуйская чистота» - тогда бабушка замечала за собой, что слишком много времени уделяет протиранию предметов и поверхностей и вовремя останавливала себя.

За чистотой следили, чистоту сохраняли, чистоту наводили, к чистоте взывали. Хорошо помню, выражение «чистоплюйничать» и «наводить лоск».

Также дело обстояло и с порядком. Я с детства чутко понимала разницу между «следить за порядком», «соблюдать порядок» и «устанавливать порядок».

Но самой большой детализации подвергалось слово «внимание». «Принимать во внимание» слова старших и советы, с «особым вниманием» относиться к поручениям, уделять «пристальное внимание» своему внешнему виду на предмет опрятности, «сосредоточить внимание» на своем рассказе вместо того, чтобы взахлеб вываливать эмоции на родителей. Умение «переключать внимание» особенно ценилось в нашей семье, потому как оно позволяло одновременно делать насколько дел. Учили вырабатывать «рассеянное внимание», внимание как особую почтительность вплоть до ритуального действия.

Игра в слова

Бабушки «не готовили». Они или «дирижировали обедом», или «колдовали с пирогами», или «задумывали сладкий стол», или озадачивались вишневым вареньем. «Хлопотали» с заготовками на зиму.

Уход за собой состоял из «вечерних и утренних ритуалов» и церемоний одевания. Несколько вполне носибельных платьев и единственное теплое пальто обязательно назывались гардеробом. Они жили очень скромно, особенно после войны. Но этот бабушкин язык отражал нормы высокого быта, а не случайной обстановки.

Когда бабушки устраивали вечера со своими старинными подружками, они всегда делились между собой своими повседневными делами и хлопотами. Часто звучали выражения «я так распорядилась», «быстро изничтожила», «направила усилия», «припасла к особому дню», « с утра по дому шуршала юбками». И, конечно, же, о том, как важно всё «держать в исправности», «уютничать». И даже «восстанавливать справедливость» (по поводу истребления мышей в кладовке).

Я ни разу не слышала от них «языка прислуги». Так назывались простые глаголы, означающие домашние действия (убирать, мыть, тереть, вытирать, варить, кормить, сушить, платить, гладить, стирать, чистить и так далее) Они, впрочем, этим и не занимались. Они именно наводили чистоту, окружали заботой, заводили порядок, хлопотали, брали на попечение, смаковали, не сводили глаз, принимали в расчет, приглядывали за супом, пеклись о родных и близких, и, конечно же, дирижировали и царствовали! Помню разговоры о какой-там непутевой Кирочке, которая «изводила свой дом»! Именно Кирочка, единственная среди их круга, имела дело с грязью, пятнами, пылью, беспорядком, посторонними запахами и чувством голода своих домочадцев.

Бабушки обладали исключительным чувством отвращения, презрения и дистанции ко всему неуместному и ничтожному! Кирочку, как молодую неумелую хозяйку, дружно взяли на воспитание…. Они никогда не унижали свои домашние обязанности до обязанностей среднего человека. Их повседневностью была безусловная распорядительность..

Я помню, как разговаривала с подружками по телефону из коридора. «Таня, подожди, я сейчас домою пол и выйду гулять». И тут же натыкалась на бабушкино «Фи». («Фу» - это крайний случай).

«Ты не пол моешь, а наводишь чистоту» - подчеркнуто помпезно переиначивала мой язык бабушка. «Пол моет только прислуга, а ты – не подтирушка! Впрочем, можешь бежать к своим подружкам: у тебя в комнате уже «относительно чисто».

Вот так: от ничтожного к высокому меня воспитывали мои бабушки. Мне их язык казался старомодным, слишком семейным и досуговым, я не понимала до конца скрытого в нем смысла. Но хорошо помню одно: у меня было счастливое детство, чистое и порядочное. Грязи, бедности, неразберихи и беспорядка я не помню.

Работнику – работа, хозяину - забота.

Как часто мы сталкиваемся с непреложным императивом: «Дома должно быть чисто!». Некоторых это требование буквально преследует, помещая женщину дома между молотом и наковальней тяжелой поступью морального долженствования.

Но это – холуйская чистота. Чистота вечной домашней прислуги, бесплатный и неблагодарный домашний труд. Натертый до зеркально блеска пол важнее, чем самочувствие самой женщины (идеал домохозяйки 50 – годов прошлого века) Хорошая мина при плохой игре. Работа вместо заботы.

Я никогда не рассматриваю домашнюю жизнь через моральное самоопределение, понятие долга и обязательств. Мне нравится «художник» в человеке, ценитель прекрасного и свободного действия. Именно художественное начало в женщине способно навести порядок дома, устанавливать правила, распоряжаться, придавать формы. Если мы определяем нашу домашнюю жизнь как «красивое – некрасивое», «великое – ничтожное», мы тем самым бессознательно опираемся на многие точные и строгие законы, которые сознательно можем и не понимать. Но мы их чувствуем. Чистота – это эстетическое понятие. Чистота всегда красива. Впрочем, как и уют, и спокойная атмосфера «покоев», и точное, аккуратное действие. Нет тяжелой поступи «прислуги», а только отточенные движения танцующей женщины или художницы. Искусство жизни рождается женщиной дома. Как это сделать? – никто не знает. Только через тонкое чувствование и женскую распорядительность. Тогда порядок вашего дома обретет особый стиль и притягательность.

В статье использованы картины: Девушки-ангелы художницы Elvira Amrheim