Моя любовь к деревенской вольнице началась с раннего детства – мне было три года, когда была куплена наша первая дача – маленький бревенчатый домик с большим усадом и огородом. С тех пор моя жизнь всегда делилась на два неравных мира – городской («обязательная программа», как в фигурном катании) и вольный, деревенский.

На даче у каждого члена семьи были свои священные планы, как будто жизнь начинала разворачиваться только с того момента, когда мы переселялись в деревню. Всегда помню жадность ко времени – к хорошей недолгой погоде, выкроенным выходным, вовремя подошедшему автобусу, чтобы забрать нас из нашей тьму-таракани к железнодорожной станции.

На даче мы попадали в полную зависимость от существующей погоды и наших тайных планов.

Мой папа первым образованием имел классическое биологическое, и это наложило своеобразный отпечаток на весь наш деревенский быт. Практически каждый день у нас были незабываемые пешие походы – всей семьей: мама, папа, я со старшей сестрой, наша бабушка. Я наполовину топала пешком, наполовину гордо восседала на папиных плечах и умела виртуозно отгонять от нас комаров, размахивая ногами в советских сандаликах перед папиным лицом. Это было грозное оружие! Походы тщательно планировались и строились с учетом любой прихоти и пожеланий. Мы старались ничего не забыть и не пропустить за жаркий летний день: прокладывали красивый маршрут до привала, собирали грибы, когда мы идем «туда», ягоды - когда «оттуда» Пункт назначения – дикий пляж на берегу лесной речки Керженец, обязательное купание, разбор грибов. Удили рыбу (пескарей и плотвиц) - кот не мог нам простить неулова. Удочки или брали с собой (их всегда нес папа, поэтому он был нашим главнокомандующим – шел всегда по лесной дороге, чтобы снасти не запутывались в ветвях и пас остальных, продиравшихся через заросли вдоль дороги в поисках грибов) или мы прятали их на берегу, под шестью дубами. И с собой брали только хлебушек и свежее накопанных червяков. Это называлось «сделать привал» – наладить удочки, развернуть съестные припасы – вареные яйца, малосольные огурцы, полбуханки черного деревенского хлеба…, развести небольшой костерок – в три полешка – чтобы отогнать лесной гнус, обсохнуть после купания и немного самим прокоптиться дымом для обратной дороги…

Прогулки были дальними, многочасовыми. Папа всегда учил наблюдать за лесом, слушать птиц, отмечать особенности тропинки, внюхиваться в запахи, запоминать интересные пни и коряги, красивые поляны мха и птичьи гнезда, звериные следы. Интересно про всё рассказывал, многое, как всегда, придумывал. В таких походах строго настрого запрещалось жаловаться, стонать, что устали ноги, пищать, гундосить и требовать поблажек. Если я как ребенок теряла интерес и страдала от комаров, папа умело поддерживал внимание весьма тривиальным способом: шел впереди меня и незаметно подкидывал на моем пути крупную пятикопеечную монетку. Я находила монетку и тут же оживала, во мне просыпался инстинкт фокстерьера, и я тут же полностью включалась в поиски. Потом в ход шли уже мелкие копеечные монетки. Папа сначала научил меня искать деньги в траве вдоль дороги, а потом уже грибы и ягоды! Оставлял на старом сучке свои часы и доказывал, что только что потерял их, и леший помог ему их найти. Дразнил ворон, подражая их карканью, и уверял, что именно они подсказывают ему, где находятся грибные места.

Папа не был охотником и рыболовом, но он был настоящим натуралистом – он всегда изучал родную природу, прививал нам с сестрой любовь к любой погоде, естественной красоте и гармонии. Мы тогда не знали модного сейчас слова «аллергия», и нас дома всегда жило множество разных зверушек, которым мы предоставляли временный или постоянный кров. Хорошо помню белку в клетке с бешено вращающимся колесом, чижа, синичку, московку. Ворону, ежиков, кошек, аквариумных рыбок, паука, белых мышек, жабу в дождевой бочке, совенка, утенка, кроликов. Почти все зверушки были подобраны в лесу или на улице, спасены от неминуемой смерти. Мы приносили бедняжек домой, лечили, выкармливали, дрессировали и обучали, и многих потом отпускали на волю. Мой интерес к куклам был условным, по сравнению с той неподдельной заботливостью и вниманием, которыми я окружала наших питомцев.

Когда я оставалась на даче одна с бабушкой, папа всегда записывал мне в тетрадь на каждый день конкретные задания.

Основное – наблюдать за небольшим прудом, затем - за болотинкой на задах, за большой лесной лужей и холодным подземным ручейком. Мне было велено вести дневник наблюдений за тритонами, жабами и водомерками. Разбираться в лягушачьем квакании, слушать соловья и малиновку.

Наблюдения в полях и лугах за деревней – записывать, когда зацвели одуванчики и отцвели ромашки, как наливается рожь и овес, (взвешивать колоски маленькими гирьками - зернышками). На одном квадратном метре дико цветущего луга пересчитать все растения, сколько видов, как переплетены их корни, как многоярусно располагаются цветки и листья.

По вечерам я читала Брема «Жизнь животных». И, конечно же, в моей памяти неизгладимым образом остался мой первый микроскоп: это было вообще одно из самых потрясающих событий в моей жизни (я смогла это сравнить потом с живописным морским дном). Муха, комар, червячок, листочек травинка, срез арбуза – всё подвергалось тщательному разглядыванию и изучению. Я узнала, что такое грязные руки не на веру («Мама, они же чистые!»), а наглядным рассматриванием своих пальчиков под микроскопом. Моей любимой книгой стали «Необыкновенные приключения Карика и Вали» - самое детское чтиво для юных натуралистов.

Ещё был мощный бинокль. Я вела на даче дневник погоды. Разглядывала закаты и грозовые тучи, наблюдала за сорочьими гнездами, скворечником (когда обучали слёток), за охотой соседского кота и, конечно же, подглядывала за соседями и соседским огородом: много ли там клубники, и какие удались огурцы. Мне нравилось шпионить с помощью бинокля, не важно – за грозой или соседскими девчонками. Мечтала о своем телескопе, папа брал чужой взаймы «у какого там дядьки». Дядькин телескоп не давал мне покоя, потому как в темную августовскую ночь рассматривать звездное небо, при условии, что папа подарил мне мою собственную звездочку, было настоящим счастьем!

Звезду звали «Машандра». Без телескопа её совсем не видно.

Раз в день надо было обязательно кормить всю живность. Ежиков под поленницей (блюдца с молоком), залетного кота, сунуть кусочек хлеба соседской корове, оставить вороне на крыше немного зернышек. А потом, уже перед сном, засесть где-нибудь во дворе на улице с мощным фонариком и следить, кто слетается на яркий свет – какие ночные бабочки, огромные комары и другие диковинные насекомые. Это был ночной спектакль, театр теней – так называл его папа (телевизора в ту пору на даче ещё не было). У нас был свой МХАТ и театр Вахтангова. Во МХАТе (на стволе сосны как на сцене) часто выступал огромный усатый жук – и прима-балерина зеленая козявочка.

Ещё я любила зарисовывать рисунок паутинок. Моя модель (паутина) и маэстро- паук располагались в дальнем углу нашей деревенской кухни. Раз в день я приносила ему живую муху, милостиво пойманную в избе папой «специально для маэстро» и подбрасывала её в паутину. Паук был суетлив и удивительно предприимчив, быстро упаковывал жужжащую недотрогу и потом долго усыплял её таинственными пассами. Паутина была как оберточная бумага для незатейливой жертвы. Паук напоминал мне приемщика-почтальона при отправке важных бандеролей. Мне казалось, что у него есть даже сургучная печать! На следующее утро паутина возобновлялась, ткалась заново, и я сверяла её с предыдущем рисунком.

Папа учил собирать и правильно («по-заправдашному», как в Университете) составлять гербарий. Сколько листьев, цветков и трав было высушено мною, старательно прикреплено в альбом и подписано! И это - в возрасте 5 лет! Я всё это выкинула совсем недавно, когда нашла пожелтевшие тетради и рассыпающиеся в прах образцы бурых листьев и травинок….. Вспомнила свои осенние покрывала для кукол из ярких кленовых листьев, соединенных между собой черенками и длинными травинками. Вообще, листья в моем кукольном царстве чаще были деньгами, прочной национальной валютой. Мне нравилось ходить в резиновых сапогах по бронзовым и медным деньгам, расшвыривать их ногой и наблюдать, как с деревьев облетают золотые монеты. Никогда у меня в жизни не было потом столько денег, как в моем осеннем детстве. Чувство неисчислимого богатства я запомнила навсегда. Мой гербарий напоминал мне образцы валюты разных стран, где индийской рупией был осиновый лист, а английским шиллингом – кленовый. В тихий осенний день мы с папой ходили на Керженец слушать, как с грохотом падают дубовые листья, и смотреть, как кабаны опять изрыли всю землю под стволами в поисках желудей. Кабаны были моим конкурентами, я тоже охотилась за желудями, они представляли для меня ценность своим необычным видом (желудь запечатан со всех сторон) и потенциальными возможностями превратится в дерево-исполин. Я знала, что собираю в кулачок жизнь и величие. Кабаны, наверное, искали тоже, что и я – эликсир жизни…

Домой приносились из наших лесных походов интересные коряги, кора для древних писем, диковинные сучья и ветки. На берегах лесных речек с упорством золотоискателя мною намывались камешки необычной формы и мелкие ракушки. Тогда, на берегу Керженца, лежа животом на раскаленном от солнца песке, я решила стать ювелиром, золотых дел мастером, чтобы сделать невиданной красоты кольца и браслеты из крупных речных песчинок.

Мои первые украшения – из рябиновых бус, сережки – васильки и ромашки, ставленные соцветием прямо в ушную раковину, и, конечно же, девические веночки, с добавлением лохматого папоротника, чтобы быть похожей на настоящую ундину. Я плела юбки из полыни, защищаясь от назойливых комаров, делала чуни из лопуха и сена, «японский» веер из сухоцветов.

Папа любил давать мне какое-нибудь зернышко и я должна была прорастить его на грядке и получить урожай. Я никогда до последнего не знала, что у меня вырастет и интрига оставалась до конца лета. Взрослые мне не подсказывали, я должна была догадаться сама. Помню, последним таким опытом был арбуз, который в нашем северном климате вырос, похожий на патиссон! Папа выглядел сконфуженным.

Папа заботливо растил из нас – своих дочек - маленьких натуралистов. Моя сестра Елена окончила потом биологический факультет, и было разочарована, что папин живой натурализм – и «настоящий», академический, так мало напоминали друг друга. Папа по-настоящему любил природу, длительные прогулки, наблюдения и дневники, впечатления и ход времени: когда улетают на юг ласточки или зацветает пион. Папа передал нам искусство созерцания природы, а не её препарирования. Ни одного зря сорванного цветка, сломанной веточки, ни одного умерщвленного насекомого с целью его дальнейшего расчленения и изучения. Руки мы привыкли держать за спиной, когда нюхаешь цветок, сачок для бабочек пылился в углу, потому как удачей считалось не поймать насекомое в сачок, а наблюдать за его естественным поведением, стоя, не шелохнувшись, в крайне неудобной позе.

Меня же сильно разочаровали уроки биологии в школе. Как это было непохоже на моего любимого Брема! Моё домашние воспитание, впрочем, всегда разительно отличалась от тех знаний, которые мне давали в школе. Школа так и осталась для меня «Обязательной программой», а всё живое, горячо любимое, было в деревенской вольнице, под старыми липами, в затертых книгах, в папиных рассказах, музыке, которую играла и слушала мама. Я рада, что мои родители успели опередить школьную программу, передать мне свой любящий взгляд на литературу, географию, биологию, рисование…

Есть ли у вашего ребенка микроскоп, большая старинная лупа, настоящий бинокль или, может быть, даже, телескоп? Это настоящие детские сокровища! – Не обязательно свои, их можно позаимствовать на время у кого-то из друзей или родственников. За какими животными ухаживает ваш ребенок? И есть ли у него любимое растение?

Скоро Новый Год. Подарите вашим детям что-нибудь живое и интересное… из мира настоящих сокровищ… И расскажите им истории, какие «деньги» и «драгоценности» были у вас в детстве.