Иногда под Новый год мне приходится работать Дедом Морозом. Впрочем, частично. Скорее, новогодним почтальоном: принимать женские пожелания на Новый год в отношении их собственной судьбы. На индивидуальной консультации женщины часто просят меня разобраться с тем, как они хотели бы обустроить свою жизнь в ближайшем будущем. И я поневоле оказываюсь в роли уже не почтальона, а новогоднего цензора, который внимательно и по-детально разбирается с поступившей «заявкой»: стоит ли «выпускать» такое желание в жизнь? Какова ценность задуманного желания? И в чем заключается «цена вопроса»?
В собственных желаниях есть реальная жизненная сила, проигнорировать которую – большая оплошность. Небрежно относиться к собственным желаниям – потеря энергии, которая уже заключена, заключилась в них. Это всё равно, что не обращать внимание на собственную силу.
С детства, слушая разговоры старших женщин, листая журналы, я не знала, откуда начинается и где заканчивается красивое женское тело. Я слышала фразы о том, как «это так важно», это «часть тебя», «ты должна за этим следить». Я часто вырезала по контурам какую-нибудь красивую девушку из страницы глянцевого журнала, но она переставала быть красивой без своего развевающего кончика шарфа, откинутой пряди волос, которые в спешке отрезали мои неповоротливые маникюрные ножницы, и той чудной комнаты с зеркалом, откуда я её «извлекала» в своем эксперименте. Я часто фантазировала о том, как я должна буду выглядеть, когда вырасту.
У меня получалось, что, если верить взрослой информации, то непосредственно «ко мне» относилось всё, что начинается от моих мимолетных ощущений, блеска в глазах, осанки, одежды, заканчивая красивыми вещами и особым порядком в комнате. Всё это было объявлено «моим», «женским телом». Я представляла, что живу как черепашка (или речная улитка) – всегда в своем домике, в таком виде хожу в гости или катаюсь на горке. Что у меня много оболочек, защит, слоев, что «правильно одеваться» - это ничего не забыть из того, что относится непосредственно к тебе. И, одевшись, тоже пойти не куда-нибудь, а именно к себе - в то место, где тебе хорошо и тебе рады. Я знала, что от себя не уйдешь, не потеряешься, но только при условии, что соблюдаешь правильную «науку» женского поведения!
Я так и не знаю, куда задевался тот пестрый пакет… Наверное, затерялся при переезде. Пакет, в котором моя бабушка любовно хранила наши с сестрой первые рисунки, стихи, пряди волос в медальончике, детские поделки. Содержимое этого пакета было для меня результатом непростительных мучений, потому что нам, как детям, предписывалось собственными руками мастерить подарки нашим родным на праздники и дни рождения. Это подарки, к сожалению, были мною вымучены, в них не было для меня радости, я просто подчинялась заведенному порядку. Нам (детям) не выделяли деньги на подарки, надо было всё придумывать самой, из подручных материалов. От нас требовалось сделать замечательное из малого, но именно это и не интересовало меня совсем!
В детстве, к сожалению, я так и не преодолела собственную бездарность в ручном труде. Не любила убираться, шить, рисовать, помогать на кухне, возиться в огороде, всё это делала «из-под палки». Меня не особенно мучили с этим, хотя дома все мои родные уделяли большое внимание ручному труду. Наверное, оставили мне эту задачку «на потом» - самой разобраться в своих чувствах и приоритетах.
Школа добавила мне лишь уверенности, что ручной труд – это последнее, что мне надо. Уроки труда, рисования, черчения, (как впрочем, и пения), всегда относились к дополнительным, в чем-то профаническим школьным дисциплинам. Пошив фартучков, изготовление блинчиков и пончиков мне казались допотопным занятием, тем, чем – я точно знала, я в жизни никогда заниматься не буду!
Я помню, что совершенно не представляла себе, из чего сделаны многие вещи, не могла распознать различные продукты в готовом блюде, сообразить, как делается сложная прическа, или, например, распознать в мелодии звуки различных инструментов. Мир для меня состоял из готовых сложных вещей (которые «росли на деревьях»), и для их приобретения нужны были моя будущая «взрослость» и деньги.
Странное мне наследство осталось от моих бабушек: особый язык, которым они пользовались при описании нашей домашней жизни. Обе бабушки были бескомпромиссны в одном: они не желали иметь дело с тем, что было явно ниже их достоинства. Бабушки никогда не обращали внимания, среди каких обстоятельств им приходилось жить. Жизнь всегда делилась на высокое и низкое, на великое и ничтожное.
Например, домашнюю грязь (и беспорядок) они считали именно ничтожными, о них не говорили, им не уделялось внимания. О них могли упомянуть вскользь, как о какой-то ерунде, пустяшности, несерьезности. У грязи и неразбирихи не было онтологических корней. Грязь презиралась. «Отставной козы барабанщик» - так называла её одна из бабушек. Голод, впрочем, тоже. Только свой собственный, но никогда – чужой. Так же дела обстояли и с жалобами, легкими порезами и ушибами. Глупые страхи и суета – из той же корзины «ничтожного», которому не уделялось внимания…
Меня часто спрашивают на консультациях о воспитании детей: как следует себя вести родителям: строго или, наоборот, через баловство развивать разум своего ребенка?
Для меня баловство – особая тема. Самые лучшие воспоминания моего детства связаны именно с баловством. Я помню, что знала изначально, что «я – большая». Не помню себя маленькой и беспомощной. Помню, как заботились обо мне: одевали на улицу, тормошили, вертели, застегивали пуговицы, затягивали шарф, укореняли на голове непослушную шапку. Я всё это могла сделать сама, но именно это – излишнее, заботливое, ручное – было для меня так ценно.
И бирюзовая вуаль
Небрежно брошена на стуле.
Ткань, опьяненная собой,
Изнеженная лаской света,
Она испытывает лето,
Как бы не тронута зимой...
О. Мандельштам
